РАЗДЕЛ IV. ИСТОРИЯ НАУКИ КАК НАУКА ГЛАВА 11. ПРЕДМЕТ И ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ НАУКИ

11.1. ОБ ИСТОРИИ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

Давно бытует мнение, что историки науки делятся на три категории:

1. Первые хорошо знают науку, но не знают историю;

2. Вторые хорошо знают историю, но не знают науки;

3. Только немногие хорошо знают и то, и другое.

Последнее означает, что к самому знанию и к науке следует подходить исторически.

Обращение к истории науки - это не праздный интерес. Оно обусловлено прежде всего необходимостью понять сущность и природу науки. Известно, что для того чтобы постичь сущность того или иного объекта, необходимо рассмотреть его в истории, в становлении. Эта методологическая установка имеет самое непосредственное отношение в первую очередь к науке, ибо наука как культурный феномен может быть постигнута лишь в своей истории. Но для реконструкции истории науки необходима соответствующая теория, в соответствии с которой и строится история науки. В этом смысле история науки есть теория.

Проблематика историко-научных исследований была осмыслена только в XIX в., но история науки понималась тогда либо как раздел философии, общей истории культуры, либо как особый раздел той или иной научной дисциплины.

Профессионализация истории науки сложилась к концу XIX в. Признание ее в качестве самостоятельной дисциплины произошло только в 1892 г., когда во Франции была создана первая кафедра по истории науки. Сегодня в мире насчитывается около ста подобных кафедр, несколько десятков НИИ. В России пока что самостоятельных кафедр истории науки нет, есть только Институт истории естествознания и техники, издающий с 1980 г. специализированный журнал «Вопросы истории естествознания и техники».

История науки как отрасль знания прошла ряд этапов в своем развитии. На первом этапе задачей историко-научных исследований было

хронологическое описание успехов той или иной науки без попыток раскрыть логику ее развития. По существу история науки превращалась в утомительное перечисление «деяний» отдельных ученых. Основой изложения служила хронология, которая, как предполагалось, обеспечивает отображение внутренней логики развития научной мысли. Основной недостаток этой «биографической» истории науки заключался в следовании хронологическому принципу, несовместимому с принципом историзма как основы подлинной истории. Новая, нарождающаяся концепция истории науки началась с отрицания хронологического принципа построения изложения и введения принципа историзма.

На втором этапе наметился качественный перелом в истории науки, произошла своеобразная «научная революция». Перед историками науки ставилась задача проследить развитие идей и проблем, описание механизма их развития. Именно в этом видел задачу истории науки А. Эйнштейн, по словам которого, «история науки не драма людей, а драма идей». На этом этапе выявилась тесная связь истории науки с теоретической методологией, призванной вооружить историка науки ее адекватной теорией, методологической моделью процесса научного исследования.

Введение принципа историзма в историко-научные исследования с необходимостью выводило историка науки на реальную историю науки, на которой проверяются и уточняются методологические установки. Осознание историчности науки как культурного феномена все больше пронизывает методологические исследования, начиная с 50-х годов XX в. Об этом свидетельствует смена проблематики и способов ее рассмотрения в современной методологии науки. Структурный анализ науки, на который ориентировала методологов науки неопозитивистская доктрина, уступил место методологическим дискуссиям о динамике научного знания, природе научных революций, культурно-исторических типах научной рациональности и стилей научного мышления.

Однако концентрация внимания историков науки на движении научных идей привела к тому, что из поля зрения выпал творец, носитель этих идей. Личность ученого, социокультурная почва, на которой произрастает древо науки, оставались вне поля зрения историков науки. Этот недостаток был преодолен на третьем этапе, который начался во второй половине XX в., когда известный отечественный историк науки С.Р. Микулинский вслед за Энштейном высказал мысль о том, что «стало очевидным, что история науки - это не

только драма идей, но и драма людей, и притом не только ученых»¹. Задачей рассмотрения историка науки стали воссоздание социокультурного и мировоззренческого контекста творчества ученых, анализ традиций научных сообществ различных эпох, реконструкция внешней канвы, на которой осуществляется развитие научных идей, теорий. В целом внимание историков науки в этот период было сконцентрировано на освоении методик психологического и социологического анализа.

Итак, можно сказать, что во второй половине XX в. проблематика историко-научных исследований значительно расширилась, что свидетельствует об изменении предмета истории науки. Предметом изучения историков науки становятся пути, факторы, движущие силы развития науки не только как системы знаний, но и социального института. Такой сдвиг в проблемном поле историко-научных исследований породил множество новых методологических проблем, что в конечном итоге привело к сближению истории науки с философией и методологией науки. Этот процесс особенно усилился после краха позитивистской методологической парадигмы, страдавшей, как известно, комплексом антиисторизма.

Значительная часть возрастающих методологических потребностей, возникающих в работе историка науки, удовлетворяется за счет методологической составляющей философии науки, а также за счет философии и методологии общей истории, которые вместе взятые образуют то, что можно было назвать философской методологией. Именно философская методология служит надежным основанием для развития истории науки. В силу своей теоретичности философская методология создает предпосылки для обнаружения в науке прошлого источников современных научных идей, а в современной науке - ростков будущего состояния и развития научных исследований. В историко-научных исследованиях на философскую методологию возлагаются следующие задачи:

- разработка общей концепции развития науки;

- разработка теории историко-научного познания, раскрывающей особенности условий и процесса историко-научного познания;

- анализ логико-методологических средств, применяемых в историко-научных исследованиях.

Микулинский С.Р. Очерки развития историко-научной мысли. - М.: Наука, 1988. - С. 16.

Что касается первой задачи, то к историко-научным исследованиям философская методология имеет прямое отношение в двух аспектах:

1. Именно общая концепция развития науки дает теоретическое представление о предмете историко-научных исследований;

2. Если создается общая теория развития науки, претендующая не только на обобщение разветвленных синхронных процессов развития современного научного знания, но и на обобщение развития науки в диахронном срезе за длительные периоды прошлого времени, то такая концепция не может быть развита без существенного использования историко-научных исследований как в плане уточнения основополагающих идей, так и в плане проверки основных принципов создаваемой концепции. Иными словами, историко-научные исследования - «пробный камень» для общей теории развития науки. Теоретические представления о развитии науки - предмет философии науки, но для историка науки это одновременно и онтология, и теория процесса, который он изучает. Создаваемые общие концепции науки все больше проникаются принципом историзма и опираются на материал истории науки.

Относительно второй задачи - разработки теории историко-научного познания - можно сказать, что такого рода теория изучает предпосылки историко-научного знания, особенности историко-научных источников, своеобразие форм и методов познания. Разрешение основных вопросов этой теории может осуществляться как применение к специфическим условиям, т.е. историко-научным, и развитие философской, т.е. общей теории познания.

Выполнение третьей задачи - логико-методологический анализ основных форм и приемов, применяемых в историко-научном исследовании - является необходимым потому, что, как правило, общий логический уровень истории науки как дисциплины по ряду причин значительно отличается от логического уровня дисциплин, выступающих предметами исторических исследований. В этом смысле арсенал логико-методологических средств, используемых, например, в физике, и логико-методологические приемы, применяемые при изучении истории физики, существенно различаются.

Следует подчеркнуть, что решение этой задачи в современной истории науки требует еще значительных усилий, поскольку недо-

статки в ее решении значительны. Отставание разработки специальной философской и методологической проблематики с учетом специфики историко-научных исследований в значительной степени объясняется относительно недавним возникновением истории науки как отдельной дисциплины, незавершенностью этого процесса. В результате слабой разработки специальной философской и методологической проблематики историко-научных исследований задерживается завершение процесса становления истории науки как самостоятельной научной дисциплины. Общее положение осложнено еще и тем обстоятельством, что нет систематического изучения истории самих историко-научных исследований в целом и истории историко-научных исследований отдельных дисциплин. Такое систематизированное изучение историей науки своей собственной истории можно расценивать как один из важнейших признаков завершения становления истории науки как самостоятельной научной дисциплины.

11.2. МЕТОДОЛОГИЯ ИСТОРИКО-НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Историк науки, так же как и историк вообще, имеет дело с тем, чего уже нет. Его эмпирической базой являются научные тексты прошлого (книги, журнальные статьи, отчеты о работе лабораторий, переписка ученых, рукописи и черновики, автобиографические очерки и воспоминания), в которых, как правило, содержатся лишь результаты научного исследования. А путь, которым шел ученый, лаборатория его мысли, поиски, мотивы творчества обычно «выносятся за скобки» научной публикации. Поэтому труд историка науки напоминает работу палеонтолога, вынужденного по крупицам, обломкам прошлого восстанавливать целостную картину того или иного фрагмента из истории науки.

В самом общем смысле под предметом историко-научного исследования понимается генезис и процесс развития науки, состоявшиеся в прошлом. Это означает, что под предметом понимается историческая реальность, т.е. то, что реально было, но чего уже нет, что недоступно непосредственному наблюдению. Есть лишь остатки, следы, памятники прошлых процессов, которые не отражают процесса во всей

его сложности¹, и есть современное состояние науки, реальность сегодня, как продолжение исторической реальности. Понимание предмета истории науки как «то, что было» с необходимостью определяет и цель историко-научных исследований, а именно анализируя источники и устанавливая факты, дать знание о том, «как и почему это было», как и почему именно возникла наука, какими путями она развивалась. При таком подходе очень важна уникальность событий, ибо без нее нет исторической реальности.

При рассмотрении развития науки важно учитывать не только «то, что было», историческую реальность в виде уникальных событий, но и причины событий, законы развития науки. Историческая реальность состоит из уникальных событий, каждое из которых проявляет, но не исчерпывает логику, закономерности процесса развития науки. Анализ общих возможностей развития предполагает иное понимане предмета и целей историко-научных исследований. В центре внимания оказывается проблема единства исторического и логического в самом предмете историко-научных исследований. Логические законы развития науки при этом понимании становятся наиболее важным предметом исследования.

Поскольку историк науки должен описать то, чего уже нет, его историческое описание всегда есть реконструкция. Историк вынужден опираться на свидетельства очевидцев прошлого, не имея возможности увидеть собственными глазами интересующий его объект. Кроме того, он лишен возможности подвергнуть свои взгляды на изучаемую им эпоху критическому эксперименту. Но несмотря на такую значительную специфику исторических исследований, историк, как и всякий другой ученый, разделяет общезначимые для всего научного сообщества установки и правила, позволяющие ему осуществить реконструкцию прошлого, в данном случае реконструкцию историко-научного фрагмента.

В современных историко-научных исследованиях принято выделять две основные методологические установки²: презентизм - стремление рассказать о прошлом языком современности и антиква-

На это особое внимание обращал В.И. Вернадский: «Сухая запись или документ, лежащие в основе исторического изыскания, дают лишь отдельное представление о реально шедшем процессе». - Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. - М.: Наука, 1981. - С. 28.

² В дальнейшем при изложении специфики методологии историко-научных исследований автор опирается на работу: Кузнецова Н.И. Статус и проблемы истории науки // Философия и методология науки. Ч. II. - М.: S vR - Аргус, 1994. - С. 13-27.

ризм - желание восстановить картину прошлого без всяких отсылок к современности¹. Каким же образом эти установки могут быть использованы для рациональной реконструкции того или иного историко-научного фрагмента?

Чтобы понять исторически мысли или теории, необходимо восстановить интеллектуальный контекст, т.е. реконструировать проблему, вопросы, для ответа на которые создавались данные теории. Безусловно, при решении этой задачи историк науки сталкивается с большими трудностями, их трудно преодолеть, чтобы не впасть в субъективизм, ибо при этом он видит в прошлом лишь отражение собственной эпохи. Известный английский историк философии Р. Дж. Коллингвуд был против презентистской установки, считая, что обращенность историка к современности может действовать роковым образом не только на истолкование текста, но и на понимание всех обстоятельств, в которых творил герой прошлого.

Сложность истории науки связана с тем, что историк науки впервые порождает своим пониманием содержательные характеристики текста. Суть проблемы состоит в том, что отдельно взятый текст не обладает смыслом и значением как своими атрибутивными характеристиками. Как справедливо заметил Витгенштейн, «слово имеет значение лишь в потоке жизни», т.е. значение и смысл текста порождаются его употреблением, контекстом его чтения и восприятия.

Историк науки не может вступить в прямой контакт с прошлым, и «поток жизни», в котором выступают значение и смысл сказанного и где непосредственно живет историк, отличен от «потока жизни», в котором творил и создавал свои работы ученый прошлого. Именно это порождает специфику познавательной ситуации историко-научной реконструкции, т.е. специфику проблемы понимания прошлого.

Эти трудности заставляют историков вспомнить о методологическом опыте, накопленном физиками при изучении квантово-механических явлений. Здесь имеется в виду прежде всего принцип дополнительности Н. Бора. Использование этого принципа в историко-научном исследовании позволяет уточнить технологию историконаучного анализа:

1. Необходимо описать традиции, в рамках которых действовал ученый прошлого;

2. Нужно зафиксировать содержание акта мысли.

¹ См.: Кузнецова Н.И. Указ. соч. - С. 14.

Таким образом, методология историко-научного исследования, пропущенная через призму принципа дополнительности, гармонично сочетает в себе установки презентизма и антикваризма. При этом последний должен отказаться от претензий формулировать содержание прошлой деятельности и ограничить свои задачи реконструкцией реально действующих в прошлом традиций. Содержание же акта мысли формулируется в свете современного языка, что является задачей презентизма. Однако это описание, по сути, ассимилирует прошлое, переводя его в ткань современной культуры. В целом, по словам Н.И. Кузнецовой, «презентизм понимает прошлое, а антикваризм объясняет его»¹. При этом не следует забывать, что в свете принципа дополнительности эти два описания альтернативны, что означает, что в рамках одного описания прошлое обладает одним набором характеристик, а в рамках другого описания - другим. Историку науки следует считаться с непреодолимостью этой альтернативы.

Методологическая проблематика историко-научных исследований особенно остро встает тогда, когда объектом анализа выступает эмпирический материал, с которым имеет дело историк науки. Источники реконструкции историко-научного фрагмента могут быть разных типов: остатки технических сооружений, личные дневники ученых, письма и т.д. Но, безусловно, основной источник - научный текст, в котором зафиксированы характерные для некоторого историко-научного периода знания. С этой точки зрения задача историка науки состоит в том, чтобы описать данное знание. В современной историко-научной и методологической литературе сложились три методологических подхода к анализу научного текста. В частности, Н.И. Кузнецова и М.А. Розов выделяют следующие.

Первый, который можно было бы назвать презентизмом, состоит в том, что историк науки рассматривает исследуемые тексты через призму современного уровня научного знания с целью выявления истоков современных идей. При таком подходе современная наука оказывается своеобразным «ситом», через которое отсеиваются «зерна» от «плевел». Безусловно, презентизм ведет к тому, что описание некоторого историко-научного фрагмента должно меняться по мере перехода науки на новый качественный уровень.

Второй подход, который правильнее было бы назвать антикваризмом, связан с принципиальным отрицанием возможности сведе-

¹ Кузнецова Н.И. Указ. соч. - С. 27.

ния прошлого знания к современному. «Его задача, - подчеркивают Н.И. Кузнецова и М.А. Розов, - реконструкция прошлого видения мира во всем его своеобразии и неповторимости»¹. Следовательно, данный подход не допускает никакой модернизации прошлого, которая заложена в простом переводе текста на современный лексикон с целью сделать прошлое созвучным с настоящим. Безусловно, что при этом подходе также не избежать, как и при первом, перевода, но уже не на язык современной науки, а на язык образов, аналогий, метафор, на язык, использующий все изобразительные средства, доступные современному читателю. «Цель историка, - отмечают Н.И. Кузнецова и М.А. Розов, - переизложить текст, но сделать это так, чтобы читатель буквально воочию узрел, почувствовал, представил особенности иных взглядов, иного мировосприятия - того прошлого, которое ушло и непредставимо иначе, чем через историческое исследование»².

При самом ближайшем рассмотрении оказывается, что этим двум подходам присущ один общий и существенный недостаток, а именно: они не дают описания историко-научного факта. Поэтому, предлагая свой новый подход в решении поставленной задачи, Кузнецова и Розов в первую очередь делают акцент на описание самого знания. Как в первом, так и во втором подходах речь, по существу, шла о переводе текста с одного языка на другой. При этом «перевод древнего текста на доступный современному читателю язык делает последнего совладельцем знания, но не больше»³, т.е. мы знанием владеем, но мы его не описываем. Суть предлагаемого ими подхода такова: подлинная задача историка науки состоит не в том, чтобы перевести текст с одного языка на другой, а в том, чтобы, изучая текст, реконструировать и описать зафиксированное в нем знание. В решении этой задачи роль логики и эпистемологии науки несомненна, ибо с их помощью можно разработать средства и методы такого описания, язык, удобный для задач историко-научного исследования, определить тип полученного знания, анализ его строения и способа получения.

Применение данного подхода к работе с текстом позволяет реконструировать и описать некоторую другую, давно ушедшую в небытие

¹ Кузнецова Н.И., Розов М.А. Научный текст как источник в историко-научном исследовании // Методологические проблемы историко-научных исследований. - М.: Наука, 1982. - C. 316.

² Там же.

³ Там же, с. 317.

реальность, те процессы познавательной деятельности, в рамках которых данный текст когда-то формировался и функционировал. Иными словами, он дает возможность увидеть «за совокупностью текстов минувших эпох... живые акты познания»¹, тем самым ощутить дыхание эпохи.

Таким образом, основная трудность, возникающая при работе с текстом вообще и историко-научным в частности - это его интерпретация. Среди отечественных историков и методологов науки бытуют различные мнения по вопросу о сущности и способах герменевтической процедуры в отношениии историко-научного текста. Наиболее аутентичную концепцию в этом плане разработал В.П. Визгин. Он определил интерпретацию как «придание четкого смысла «молчащему» без соответствующей работы историка тексту»². Визгин выделяет три основных уровня осмысления и соответственно три класса интерпретаций текста. Они выражают определенные методологические подходы в конкретном пространстве историконаучных концепций, начиная с традиционной классической истории науки и заканчивая современной, нетрадиционной и неклассической историей научного знания.

На первом уровне, характерном для традиционной истории науки, интерпретация текста понимается как осмысление его в качестве элемента системы авторских текстов, образующих собрание трудов, включая эпистолярное наследие. В свете такой интерпретации смысл понимается как отражение в анализируемом историком науки фрагменте единой авторской концепции, как выражение некоторой целостности и взаимосвязанности частей и элементов учения мыслителя. Этот уровень интерпретации Визгин именует систематической интерпретацией.

Второй уровень характеризуется истолкованием текста на основе исторической тотальности текстов, контекстуальных данному тексту. В качестве интерпретирующего поля здесь выступает диахронный исторический контекст определенного вида, поэтому данный уровень герменевтической процедуры именуется исторической интерпретацией. Если в этот диахронный исторический контекст включается только собрание текстов ученого, то можно говорить о внутренней исторической интерпретации, а если же в интерпретирующее поле

¹ Кузнецова Н.И., Розов М.А., Указ. соч. - С. 319.

² Визгин В.П. Научный текст и его интерпретация // Методологические проблемы историко-научных исследований.М., 1986. - С. 320.

попадает и историческая традиция, включающая предшественников данного автора, то имеют дело с внешней исторической интерпретацией.

Третий уровень интерпретации сформировался в неклассической истории науки, в XX в. Он характеризуется включением в историко-научный анализ внетекстовых реалий, например, социоисторический, культурный, религиозный, философский и т.п. контексты. Интерпретацию научного текста, «вычитывающую в нем «внетекстовые» и вненаучные значения практики и культуры»¹, Визгин именует схематической интерпретацией.

Каждому уровню осмысления текста соответствует определенная модель знания. На уровне систематической интерпретации предполагается, что знание есть продукт авторского творчества. Историческая интерпретация предлагает другую модель порождения знания, которое является продуктом творчества целого ряда личностей, действовавших в рамках одной традиции, научной школы или направления. В модели знания, характерного для схематической интерпретации, значение индивидуального творчества отходит на задний план, уступая место схемам культуры и деятельности «безличностного», социоисторического субъекта. В свете схематической интерпретации знанию предоставляется право на множественность теоретических конструкций, создаваемых для объяснения одного и того же явления, на их конкуренцию и отбор. Причину такой множественности, видимо, следует искать в сферах культуры и практики, выходящих за пределы науки.

Схематической интерпретации Визгин отводит определяющую роль при анализе проблемы генезиса знания, поскольку фундирующие ее схемы дают историку науки возможность оформлять теоретические системы научно-философского освоения мира, являясь к тому же еще и «генетической базой» для других форм культуры. Это генетическое значение схемы обусловлено тем, что в ней фиксируется метод или способ построения теоретических абстракций исследуемого историком науки знания. Его задача как раз и состоит в том, чтобы обнаружить и реконструировать такого рода схемы. Источником их оказывается все многообразие человеческой деятельности. Поэтому анализ генезиса научного знания, ориентированный на реконструкцию схем, предполагает выход в метанаучное пространство культуры.

¹ Визгин В.П. Указ. соч. - С. 322.

Такого рода схемы обеспечивают возможность воспроизведения «прошлых» способов мышления в настоящем, сближая тем самым прошлое знание с современным мышлением, что является очень важной предпосылкой для понимания текстов прошлого историком науки, работающим в совсем другой культуре. Правда, культура современной эпохи воспроизводит схемы мышления прошлых эпох в модифицированном виде, в частности, они выступают в ней в других контекстах, что, конечно, ставит перед историком науки задачу их распознавания.

Условием распознавания служит понимание прошлой мысли. А понять - значит открыть или сконструировать способ построения объекта понимания, т.е. дать схему воспроизведения объекта, которая, как правило, пересекается не только с текстом, но и с нетекстуальным контекстом. Принимая во внимание это обстоятельство, можно утверждать, что понимание текста в итоге включает обращение к нетекстовым реалиям практики и культуры. Эта мысль отчасти созвучна с современной герменевтической методологией гадамеровского толка, требующей прочитывать текст в контексте, а именно: аутентичное понимание текста предполагает предпонимание, которое, по сути, и образует его культурно-исторический контекст, а также с выводом Лакатоса о необходимости дополнять внешней эмпирической историей рациональную реконструкцию истории науки.

Связь текста с контекстом, а точнее воспроизведение отношения текста к контексту Визгин осуществляет посредством принципа актуализма. Дело в том, что для того чтобы контекст содействовал пониманию текста, он должен в какой-то мере воспроизводиться в той эпохе, в которой живет и мысли историк науки. Этот принцип позволяет воспроизводить прошлое знание в новой исторической эпохе. Отныне прошлое знание, которое было для историка чуждым, благодаря генеративным схемам и актуализирующему методу становятся понятным. Итак, «принцип актуализации, - подытоживает свою мысль Визгин, - обосновывает возможность понимания мышления прошлых эпох»¹.

Вместе с тем связь прошлого с современностью, влияние последней на понимание прошлого обнаруживается и в том, что процесс познания постоянно движется вперед. На это особое внимание обращал В.И. Вернадский, когда писал, что «прошлое научной мысли

¹ Визгин В.П. Указ. соч. - С. 331.

рисуется нам каждый раз в совершенно иной и все новой перспективе. Каждое научное поколение открывает в этом прошлом новые черты и теряет установившиеся было представления о ходе научного развития. Случайное и неважное в глазах ученых одного десятилетия получает в глазах другого нередко крупное и глубокое значение»¹. Этим своим характером история науки принципиально отличается от истории других культурных феноменов, философии и религии. Ход современного развития науки заставляет искать и видеть в ее прошлом то, о чем не догадывались прежние исследователи.

Таким образом, понимание прошлого по мере развития науки изменяется, прошлое выступает в новом свете. Из этой очень важной мысли Вернадский сделал два вывода:

1) «история научной мысли... никогда не может дать законченную неизменную картину, реально передающую действительный ход событий»;

2) «.историк .сам создает, если можно так выразиться, материал своего исследования, оставаясь, однако, все время в рамках точного, научного наблюдения. Поэтому в истории науки постоянно приходится возвращаться к старым сюжетам»². Это означает, что историки не просто время от времени заново повторяют предшествующие исследования, используя ранее известные и включая в поле своего зрения новые документы и материалы, но изучают такие стороны процесса развития науки, такие проблемы и аспекты движения научного знания, которые ранее не изучались. Тем самым расширяется проблематика историко-научных исследований, прошлому ставятся новые вопросы, связанные уже с новым этапом развития науки и с новым пониманием, ставшим результатом новой методологической установки. Значит, в таком случае историк выступает уже не в роли пассивного регистратора событий, а в роли исследователя, создающего предмет своего изучения, формулирующего вопросы, подлежащие прояснению.

Итак, самый характер истории науки требует от ученого критического отношения к прошлому, которое должно заново пересматриваться каждым научным поколением историков не только потому, что меняются запасы наших знаний о прошлом, но и потому, что благодаря развитию современного знания, по словам В.И. Вернадского, «в прошлом получает значение одно и теряет другое. Каждое поколение

¹ Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. - М., 1981. - С. 191.

² Там же, с. 191-192.

научных исследователей ищет и находит в истории науки отражение научных течений своего времени. Двигаясь вперед, наука не только создает новое, но и неизбежно переоценивает старое, пережитое»¹. Уже поэтому история науки не может быть безразлична для всякого исследователя. И математик, и физик, и биолог, и представитель любой другой отрасли научного знания всегда должны знать прошлое своей науки, чтобы понимать ее настоящее.

Подводя общий итог обсуждаемой здесь проблематики, можно констатировать, что историк науки постоянно оказывается в роли и исследователя, и наблюдателя, и интерпретатора. В качестве первого он должен ясно себе представлять, что даваемая им картина историко-научного процесса неполна и ограничена, что среди известного в изучаемую им эпоху, по словам Вернадского, «скрыты зародыши будущих широких обобщений и глубоких явлений, зародыши, которые не могут быть им поняты, в оставляемом им в стороне материале идут, может быть, самые важные нити великих идей»².

Историк науки должен быть строгим наблюдателем происходивших процессов, чтобы обращать свой взор только на явления, уже отразившиеся определенным, явным образом и влияние которых может быть прослежено во времени. Он не может и не должен выдвигать на передний план своих исследований факты и идеи, не оказавшие еще соответствующего влияния на развитие научной мысли.

В качестве интерпретатора историк науки вынужден, оценивая вклад того или иного ученого в науку, решать, какие его идеи соответствуют, а какие не соответствуют принятым стандартам научности. Для решения этой задачи он вынужден осуществлять «перевод» этих идей на язык современных концепций, рискуя при этом утратить под собой почву истории. Безусловно, сама идея адекватного воссоздания смысла историко-научных событий в их историческом контексте выглядит весьма утопичной. Какую бы совершенную процедуру интерпретации не предлагали историки науки, все же остается несомненным, что трудно представить себе герменевтическую процедуру, обеспечивающую «вживание» в текст и достижение искомой степени аутентичности с прошлым. При этом, как справедливо отмечают Н.В. Бряник и Е.Т. Трубина, «нельзя забывать, что история науки для своего адекватного воссоздания требует «вживания» не

¹ Вернадский В.И. Указ. соч. - С. 218.

² Там же, с. 35.

только в образ мыслей, но и, по-видимому, в образ жизни той или иной эпохи; «прочувствовать» же эпоху невозможно»¹.

В связи с обсуждением здесь сущности герменевтической процедуры очень остро стоит в историко-научных исследованиях вопрос о соотношении интерпретации с родственной ей процедурой - реконструкцией, ибо сегодня уже стало очевидным противоречие между «непредвзятым» воссозданием истории и ее логико-методологическими реконструкциями. Даже тогда, когда исследователь утверждает, что он лишь воспроизводит источник, он неизбежно субъективен в своей интерпретации исторических фактов. Но и логико-методологические реконструкции страдают односторонностью, ибо в них не учитываются многие исторические особенности возникновения знания.

В какой-то мере этот недостаток преодолевается теоретической историей науки, в интересы которой входят не только предметные референты, но и смысловые нормативы познания и мировоззрение, на основании которых создавался исследуемый текст, а также культурно-исторические предпосылки, обусловившие его написание. На теоретическом уровне историк науки оперирует уже не фактами, а абстрактными моделями. Осуществляемая на данном уровне процедура интерпретации нацелена на раскрытие и объяснение закономерностей развития науки. Но это можно осуществить, если выйти за рамки самой науки. Поскольку наука представляет собой культурный феномен, социальный по своей природе, то закономерности ее развития, ее история должны и могут быть осознаны в социально-культурном контексте. Для историков науки сегодня уже стало очевидным, что при интерпретации прошлого науки недостаточно ограничиваться научными текстами, необходимо обращаться к культурно-исторической эпохе в целом.

Таким образом, при интерпретации истории науки на теоретическом уровне реконструкция историко-научных фактов и событий дополняется реконструкцией социокультурного контекста, в котором осуществляется реальное развитие науки.

При обсуждении проблем методологии науки, в том числе историко-научных исследований, существенным является вопрос о методологии теоретизирования, связанный с вопросом определения степени

Бряник Н.В., Трубина Е.Г. Интерпретация в историко-научных исследованиях // Интерпретация как историко-научная и методологическая проблема. - Новосибирск: Наука, 1986. - С. 113.

теоретичности той или иной концепции историко-научных исследований. На сегодняшний день общепринятой среди методологов и историков науки является позиция, согласно которой считается, что теоретический анализ истории науки должен осуществляться на двух уровнях: фундаментальном - связанном с вычленением общих мыслительных структур, стиля мышления, остающихся неизменными на протяжении длительного исторического периода, и эмпирическом - сопряженным с анализом конкретного содержания знания, которое со временем меняется, несмотря на постоянство его формальной структуры.

Что касается первого уровня, то фактически его содержание исчерпывается теоретической историей науки. Основная проблема здесь состоит в том, что, по словам В.С. Черняка, «рассмотрение истории науки на таком фундаментальном теоретическом уровне позволяет с достаточной ясностью выявить предмет истории науки как единой дисциплины в отличие от множества разрозненных историй, объединенных лишь собирательным понятием "истории наук"»¹. Значит, теоретическая история науки позволяет осознать тот факт, что существующее на практике разделение наук по существу носит искусственный характер, а в действительности же различные дисциплины, взаимно обусловливая друг друга, образуют некоторую целостность, которая, в свою очередь, может быть понята лишь в том случае, если предварительно изучить ее части.

К эмпирическому уровню же можно было бы отнести историю идей, концепций, теорий, изложенных в хронологической последовательности, без обращения к фундаментальным структурам. Стало быть, можно говорить об общей теории истории науки, предметом которой являются философские и эпистемологические структуры, порождающие соответствующие формы научного знания, и эмпирической истории науки. Эти два уровня не только связаны между собой, но взаимно дополняют и полагают друг друга. Знание лишь основных структур и законов развития истории науки еще не дает историку науки знание о том, как конкретно существовала научная мысль в тот или иной исторический период. Для этого необходимо исследование реальных явлений, которое осуществляется в форме

Черняк В.С. Проблема теоретического и эмпирического в методологии историконаучных исследований // Методологические проблемы историко-научных исследований. - М., 1982. - С. 276.

построения абстрактной модели действительности. «Если мы владеем определенной теорией, отображающей основные структуры научного мышления и законы их функционирования, - подчеркивает в этой связи отечественный методолог и историк науки В.С. Черняк, - то применение ее к известному эмпирическому материалу (эмпирической истории науки) позволяет нам построить теоретическую модель исторического процесса изменения научного знания, или, как принято сейчас говорить, рационально реконструировать историю. Подобная рациональная модель и представляет синтез теоретического и эмпирического, сущности и существования научного мышления»¹. Итак, можно сказать, что теория исследует науку со стороны ее сущности, а история рассматривает мышление не только со стороны сущности, но и существования, как факт исторической реальности.

Такой подход к построению рациональной модели историконаучного знания в некотором смысле тесно переплетается с проблемой соотношения логического и исторического в развитии науки. Известно, что важнейшая задача логики науки - построение абстрактных моделей ее развития. Однако логика науки не исчерпывается этим формальным аспектом, она должна быть ориентирована на тот мыслительный материал, который был аккумулирован наукой в ходе ее исторического развития. Другими словами, она ориентирована не только на знание возможных путей развертывания наличного мыслительного материала, но и на то, что реально случилось в прошлом. Так осуществляется связь логики науки и истории науки. Задача последней состоит в исследовании того, как и почему та или иная научная дисциплина реализовала свои возможности в некоторый период своего развития. Для ее решения необходимо обращение к логике науки, которую «интересует не только и не столько то, что было (случилось, произошло), сколько то, что могло или не могло произойти в прошлом. Другими словами, логику науки интересует проблема возможности или невозможности возникновения той или иной идеи, концепции, теории»².

Без логики науки едва ли можно рационально реконструировать историю, потому что историк, как правило, не располагает готовой и достоверной информацией о прошлом, которая не нуждалась бы в дальнейшей критической обработке. Даже историко-научные факты,

¹ Черняк В.С. Указ. соч. - С. 271.

² Там же, с. 272.

не говоря уже о более общих утверждениях, представляют собой в большинстве случаев гипотетические конструкции, создание которых сталкивается с проблемой возможности или невозможности тех или иных историко-научных событий.

Эту мысль можно прояснить на примере историко-научных реконструкций А. Койре. Реконструируя методологические и эпистемологические основания научной концепции Г. Галилея, он ставит под сомнение в качестве историко-научного факта проведение великим физиком знаменитых «пизанских опытов» по определению ускорения свободно падающих тел на том основании, что у него не было необходимости в их проведении. Дело в том, что утверждение, что все тела падают с одинаковой скоростью, может быть правильным лишь в абстракции, для движения тела в пустоте. Что же касается движения тела в воздушной среде, то здесь два тела, разные по весу, не смогут вместе одновременно коснуться земли. Следовательно, Галилей мог прийти к данному утверждению не на основе опытов, а вопреки им. Иными словами, если признать «пизанские опыты» Галилея как исторический факт, то он никогда не смог бы сформулировать положение о том, что все тела падают с одинаковым ускорением.

Как известно, в западной философии науки наиболее аутентичную концепцию рациональной реконструкции истории науки предложил И. Лакатос. Рассматривая в историческом срезе существующие методологии историко-научных исследований, он выделял три наиболее представительные методологии рациональных реконструкций: индуктивистскую программу истории науки, конвенционалистскую и фальсификационистскую. Каждая из этих программ дает свое понимание научности и роста науки в свете присущих им методологий.

Понять, как пишется история науки тем или иным автором, - значит понять, какой схемой реконструкции он руководствуется. Например, для сторонника индуктивистской программы научными будут только те суждения, которые «либо описывают твердо установленные факты, либо являются их неопровержимыми индуктивными обобщениями»¹. Для историка-индуктивиста только такого рода суждения и образуют «спинной хребет» внутренней истории науки.

Характерными образцовыми парадигмами индуктивистской истории науки являются: кеплеровское обобщение наблюдений Тихо

Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. - М., 1978. - С. 205.

Браге; открытие Ньютоном закона гравитации путем обобщения кеплеровских законов движения планет; открытие Ампером закона электродинамики благодаря индуктивному обобщению его же наблюдений над свойствами электрического тела. Однако историкиндуктивист не может предложить рационального «внутреннего» объяснения того, почему именно эти факты, а не другие были выбраны в качестве предмета исследования. Для него это нерациональная, эмпирическая, внешняя проблема.

Конвенционалистская методология дает историку другую ориентацию - основное внимание уделяется теориям, способным организовать разрозненные идеи и факты, и критерий научности здесь другой: теория «научна», если она более проста, чем ее конкурентка. Для конвенционалиста теоретический «прогресс» состоит лишь в достижении удобства («простоты»), а не в росте истинного содержания. Любую теорию можно отбросить, если она становится чрезмерно сложной и если открыта более простая теория, заменяющая первую. Замена одной теории другой - вот основная линия истории науки с точки зрения конвенционалиста. Понимаемый таким образом прогресс науки носит кумулятивный характер.

Для историка-конвенционалиста главными научными открытиями служат прежде всего изобретения новых и более простых теорий. Процесс усложнения научных теорий и их революционная замена более простыми теориями - вот что составляет основу внутренней истории науки в понимании историка-конвенционалиста. Для него образцовым примером научной революции служит коперниканская революция.

Фальсификационистская методологическая программа возникла в результате критики индуктивизма и конвенционализма. Критика индуктивизма опиралась на то, что оба его фундаментальных положения, а именно то, что фактуальные суждения могут быть «выведены» из фактов и что существуют обоснованные индуктивные выводы, сами являются недоказанными и даже явно ложными. Конвенционализм же был подвергнут критике на том основании, что предлагаемое им сравнение интуитивной простоты теорий является лишь делом субъективного вкуса и поэтому оно настолько двусмысленно, что не может быть положено в основу серьезной критики научных теорий.

Новая фальсификационистская методология была предложена Поппером, именуемая Лакатосом наивным методологическим фаль-

сификационизмом. Основная особенность этой методологии, по словам Лакатоса, состоит в том, что «она разрешает принимать по соглашению фактуальные... единичные «базисные утверждения», а не... универсальные теории»¹. Согласно этой методологии, теория является научной только в том случае, если в отношении нее можно найти противоречащее ей базисное утверждение. И теория должна быть отвергнута, если она противоречит принятому базисному утверждению. Положительные стороны попперовского фальсификационизма Лакатос связывает с его четкостью, ясностью и конструктивной силой. Оружием попперовской дедуктивной модели научной критики является modus tollens.

Несмотря на свою логическую безупречность, методологический фальсификационизм сталкивается со своими собственными эпистемологическими трудностями. В частности, он нуждается в некотором внеметодологическом «индуктивном принципе» для того, чтобы придать эпистемологический вес своим решениям принимать те или иные «базисные утверждения». Методологический фальсификационизм рекомендует принимать рискованные, смелые решения, предлагая самые невероятные теории и подвергая их суровой критике. По излюбленному выражению методологического фальсификациониста, теория должна «сама лезть на рожон».

Согласно Лакатосу, историк-попперианец ищет «смелые» фальсифицируемые теории и великие отрицательные решающие эксперименты. Именно они образуют костяк создаваемой им рациональной реконструкции развития научного знания. Излюбленными парадигмами великих фальсифицируемых теорий для попперианцев являются теории Ньютона и Максвелла, революция Эйнштейна; их излюбленные примеры решающих экспериментов - это эксперимент Майкельсона- Морли, эксперименты Эддингтона, связанные с затмением Солнца.

Внутреннюю историю попперианцы легко дополняют теориями внешней истории. Так, сам Поппер считал, что, во-первых, главные внешние стимулы создания научных теорий исходят из ненаучной метафизики и даже из мифов; во-вторых, факты сами по себе не являются такими внешними стимулами: фактуальные открытия целиком принадлежат внутренней истории, они возникают как опровержение какой-то научной теории и становятся заметными только в том случае, когда вступают в конфликт с некоторыми предварительными ожиданиями ученых.

¹ Лакатос И. Указ. соч. - С. 212-213.

Подобно методологическому фальсификационизму Поппера предлагаемая Лакатосом методология научно-исследовательских программ представляет собой радикальный вариант конвенционализма, который, как и попперовский фальсификационизм, нуждается в разработке некоторого внеметодологического индуктивного принципа.

Подобно любой другой методологической концепции, методология научно-исследовательских программ выдвигает свою исследовательскую программу истории науки. Историк, руководствующийся этой программой, должен отыскивать в истории конкурирующие исследовательские программы, прогрессивные и регрессивные сдвиги проблем. Под прогрессивным сдвигом проблем, или прогрессирующей программой Лакатос понимает исследовательскую программу, в которой ее теоретический рост предвосхищает ее эмпирический рост, т.е. она с некоторым успехом может предсказывать новые факты. Соответственно регрессивный сдвиг проблем, или регрессирующая программа - это программа, в которой ее теоретический рост отстает от ее эмпирического роста, т.е. когда она дает только запоздалые объяснения либо случайных открытий, либо фактов, предвосхищаемых и открываемых конкурирующей программой¹.

Подобно любой другой теории научной рациональности методология исследовательских программ Лакатоса дополняется эмпирической внешней историей, ибо никакая теория рациональности никогда не сможет объяснить: почему некоторые научные школы в рамках определенной отрасли науки отличаются друг от друга; почему разные исследовательские программы развиваются с различной скоростью; почему твердо установленные факты или «смелые теории» были открыты именно там и тогда, когда они действительно были открыты.

По мнению Лакатоса, одной внутренней истории достаточно для изображения истории науки в абстрактном виде, внешняя же история «объясняет, почему некоторые люди имеют ложные мнения относительного научного прогресса и каким образом эти ложные мнения могут влиять на их научную деятельность»².

Внешняя и внутренняя история науки - это два разных подхода к исследованию истории науки, которые, по сути, представляют собой экстерналистский и интерналистский пути. Под внутренней историей Лакатос понимает такое воспроизведение происходящих в науке

¹ См.: Лакатос И. Указ. соч. - С. 219-220.

² Там же, с. 230.

изменений, при котором каждое из них может быть рационально объяснено в рамках принятой методологии или «логики открытий». Поскольку вряд ли может существовать такая методология, в рамках которой можно было бы объяснить весь универсум фактов истории науки, постольку внутренняя история должна дополняться внешней историей, включающей в себя факты развития науки, нерациональные с точки зрения данной методологии.

Следовательно, с методологией рациональной реконструкции связана важная эвристическая функция отбора фактов истории науки. В этом контексте становится понятным, почему Лакатос рассматривает историю науки как историю событий, отобранных и интерпретированных на основе некоторых норм. Очевидно, что относительно слабой представляется методология, выносящая во внешнюю историю те факты, которые другая включает во внутреннюю. Преимущество своей методологии научно-исследовательских программ Лакатос как раз видит в том, что она дает более богатую внутреннюю историю. Собственно, с этим он связывал одну из основных задач методологии исследовательских программ - превратить во внутренние компоненты истории многие факты и процессы, которые до сих пор рассматривались как внешние по отношению к науке и ее истории. Лакатос действительно сумел справиться с этой задачей, однако, как справедливо заметил отечественный методолог науки Б.С. Грязнов, ассимиляция внешнего внутренним путем введения в «жесткое ядро», а также в «позитивную эвристику» «метафизики» привела фактически к снятию проблемы демаркации, а в итоге к пересмотру понятия науки. Лакатосово понятие науки, или исследовательской программы включает в качестве составной части и философию, и миф, и религию, и вообще все что угодно¹. Снятие границ между указанными формами знания означает по сути либо лишение науки статуса рациональности, либо специфически понятую рациональность, выходящую далеко за рамки науки. Следовательно, расширение Лакатосом сферы рациональной внутренней истории приводит к лишению методологии ее собственного предмета. В этом смысле он каким-то образом сближается с эпистемологическим и методологическим анархизмом П. Фейерабенда.

Итак, процедура рациональной реконструкции требует различения внутренней и внешней истории науки. По Лакатосу, внутренняя история важнее, чем внешняя, поскольку «наиболее важные пробле-

¹ См.: Грязнов Б.С. Логика. Рациональность. Наука. - М.: Наука, 1982. - С. 173.

мы внешней истории определяются внутренней историей»¹. Но это отнюдь не означает, что последняя не важна, просто ее роль специфична. Внешняя история может содержать факторы, оказавшие влияние на развитие науки, но которые нет необходимости рационально объяснять в рамках данной методологии реконструкции. Важнейшим элементом внешней истории Лакатос считал самосознание ученого, которое не всегда вписывается в рациональную реконструкцию истории науки, поскольку «даже выдающиеся ученые совершают ложные шаги и ошибаются в своих суждениях»².

Безусловно, лакатосово различение внутренней и внешней истории весьма важно для обсуждения методологии историко-научных исследований, ибо оно выводило на фундаментальную методологическую проблему соотношения исторического и логического, истории и логики науки.

Как известно, форма рефлексивного отображения историко-научного исследования связана с наукой и логикой. Последняя является как бы тем концептуальным компасом, который ориентирует исследователя в поисках исторической истины. Поскольку основу любой историко-научной реконструкции составляет определенная логика (методология), то она может быть подвергнута критике путем сопоставления соответствующей реконструкции с реальной историей науки. Данный метод критики как раз и применял И. Лакатос.

Суть его подхода состоит в признании совпадения логики научного исследования с внутренней историей. Это совпадение логического и исторического встречается в тех случаях, когда речь идет о рациональной реконструкции истории науки на основе определенной методологии. Однако логическое и историческое расхождение обнаруживают, если рациональные реконструкции сравниваются уже с реальной историей. Один из способов фиксации расхождений между реальной историей и ее рациональной реконструкцией состоит в том, чтобы изложить внутреннюю историю в основном тексте, а в примечаниях указать, как «неправильно вела себя» реальная история в свете ее рациональной реконструкции. Учет этого расхождения и составляет метод исторической критики, который применяет Лакатос к различным методологическим концепциям.

Расхождение между рациональными реконструкциями и реальной историей проистекает из того, что та или иная логика научного

¹ Грязнов Б.С. Указ. соч. - С. 231.

² Там же, с. 258.

исследования рассматривается как универсальная и применяется к истории без всяких ограничений, т.е. любой кусок истории, любой ее период можно интерпретировать на один и тот же манер посредством единой для всей истории логики научного исследования.

Логическая реконструкция должна воспроизводить не историю науки вообще, а конкретную целостность науки в тот период, когда она приняла наиболее завершенную форму. Логика современной науки является ключом к пониманию ее исторического генезиса.

Если попытаться в общих чертах выразить суть предлагаемой Лакатосом концепции рациональной реконструкции истории науки, то ее можно было бы сформулировать в следующих основных тезисах.

1. Философия науки вырабатывает нормативную методологию, на основе которой историк науки реконструирует «внутреннюю историю» и тем самым дает рациональное объяснение роста объективного знания.

2. Всякая методологическая концепция функционирует в качестве историографической (или метаисторической) теории и может быть подвергнута критике посредством критического рассмотрения той рациональной исторической реконструкции, которую она предлагает.

3. Две конкурирующие методологии можно оценить с помощью нормативно интерпретированной истории.

4. История науки и есть собственно история событий, выбранных и интерпретированных некоторым нормативным образом.

5. Любая рациональная реконструкция истории науки нуждается в дополнении эмпирической (социально-психологической) внешней историей.

6. Некоторые наиболее важные проблемы внешней истории могут быть сформулированы только на основе некоторой методологии.

7. Каждая методология науки определяет специфическое и четкое разделение между внутренней (первичной) и внешней (вторичной) историями науки. Как историк науки, так и философ науки в своих выводах должен максимально использовать критическое взаимодействие внутренних и внешних исторических факторов.

8. В силу автономии внутренней истории внешняя история не имеет существенного значения для понимания науки.

9. Рациональная реконструкция - ключ к пониманию реальной истории.

10. Реальная история - пробный камень ее рациональных реконструкций.

11. Реальная история в различной степени подтверждает свои рациональные реконструкции.

12. Каждая рациональная реконструкция создает характерную для нее модель рационального роста научного знания. Но все эти нормативные реконструкции должны дополняться эмпирическими теориями внешней истории для того, чтобы объяснить оставшиеся нерациональные факторы.

13. Подлинная история науки всегда богаче ее рациональных реконструкций. Поэтому рациональная реконструкция никогда не может совпасть с реальной историей, т.е. последняя гораздо шире его внутренней истории. Однако, как уже отмечалось выше, рациональная реконструкция (внутренняя история) является первичной, а внешняя история - лишь вторичной.

14. Рациональные реконструкции погружены в океан аномалий, которые следует объяснить либо с помощью лучшей рациональной реконструкции, либо с помощью некоторой «внешней» эмпирической теории.

11.3. О СООТНОШЕНИИ ФИЛОСОФИИ НАУКИ И ИСТОРИИ НАУКИ

Проблема соотношения философии науки и ее истории занимала и продолжает занимать значительное место на страницах западной литературы по методологии науки. Среди множества существующих мнений заслуживают интереса концепции П. Дюгема, Маркса Вартофского - видного представителя современной американской философии и Имре Лакатоса.

Важным вкладом П. Дюгема в эпистемологию является переоценка отношений между философией науки и ее историей. Своей книгой «Физическая теория» Дюгем вводит новый способ рассмотрения истории науки. До него история науки была для философии науки не более чем источником примеров, за исключением, быть может, У. Уэвелла. Начиная с Дюгема, она становится наравне с эпистемологией и методологией такой частью философского анализа науки,

которую ни один философ науки не может игнорировать без риска подменить реальную науку наукой фиктивной.

Философия науки Дюгема служит ключом к логике его исторического исследования. Единицей методологического анализа является для него прежде всего теория, основную цель которой он видел в экономном и сжатом описании большого числа экспериментальных законов. Понимаемая таким образом теория выступает в качестве инструмента классификации экспериментальных данных. Этой трактовкой теории Дюгем фактически заложил подход, ставший главным средством логического позитивизма в его попытке противопоставить науку метафизике и выбросить последнюю за борт науки. Как известно, основные теоретики Венского кружка М. Шлик и Р. Карнап использовали для этого тезис Дюгема о том, что предметом физической науки могут быть лишь наблюдаемые величины и что, в конечном счете, любую естественную науку можно свести к протокольным предложениям, точнее к протокольным высказываниям физического языка наблюдения.

Свой подход к физической теории Дюгем пытался обосновать, опираясь на историю физики. При этом в свою концепцию теории как описания он вносил существенные изменения. Дюгем отказывался трактовать описание как индуктивное обобщение наблюдаемых данных. Он считал, что наблюдаемые события даны исследователю не непосредственно, а через призму теоретических понятий. А потому физический факт всегда «нагружен» теоретическим смыслом, сообщаемым ему теоретической системой в целом.

Эти методологические принципы Дюгем положил в основу своей историко-научной критики индуктивизма Ньютона и Ампера. Методологию Ньютона традиционно принято считать классическим примером индуктивизма. Дюгем же сумел убедительно показать, что закон всемирного тяготения, к которому обычно апеллировали индуктивисты, не является индуктивным обобщением эмпирически установленных законов Кеплера.

Критика индуктивизма Дюгемом тесно связана с другим его тезисом, получившим впоследствии наименование «тезис Дюгема- Куайна», согласно которому верификации и фальсификации подлежат не отдельные теоретические положения, а теории в целом. Важным следствием такого понимания соотношения теории и опыта стала переоценка Дюгемом роли решающих экспериментов в истории науки.

Своей критикой индуктивизма ученый фальсифицировал одну из наиболее влиятельных программ в истории физики и в значительной мере способствовал новому пониманию самого предмета истории науки. В свете его критики многочисленные эксперименты, вошедшие в курсы по истории физики и ставшие расхожими примерами в учебных пособиях, получили квалификацию фиктивных и даже просто абсурдных экспериментов. Блестящий пример такого фиктивного эксперимента представляет эксперимент, придуманный Ампером для доказательства, что электродинамические действия обратно пропорциональны квадрату расстояния, но не осуществленный им.

Такой фиктивный эксперимент является следствием ложного методологического сознания - индуктивизма, понятого как универсальный принцип развития физики. По этому поводу Дюгем пишет: «Вынужденный сослаться на принцип, в действительности не выведенный из фактов, не представляющий вовсе результата индукции, и не желая вместе с тем выдавать этот принцип... за постулат, физик придумывает эксперимент, который мог бы привести к требуемому принципу, если бы его удалось проделать и он удался бы. Ссылаться на такой фиктивный эксперимент значит вместо опыта произведенного подставить опыт, который должен быть произведен, т.е. подтверждать принцип не с помощью реальных фактов, а при помощи таких фактов, осуществление которых только предсказывается. Неосуществленный эксперимент, эксперимент, который не может быть осуществлен с полной точностью, абсолютно неосуществимый эксперимент - все эти виды далеко еще не исчерпывают всех различных форм, которые принимает фиктивный эксперимент в сочинениях физиков, желающих следовать исключительно индуктивному методу»¹.

Правда, современные исследователи творчества Дюгема отмечают, что аргументы, выдвигаемые французским физиком-теоретиком против индуктивизма, не совсем согласуются с его трактовкой теории как описания. У него имеются две идеи физической теории: одна выраженная эксплицитно, другая - имплицитно, ясное осознание которых пришло со временем. Первая связана с описанием, которое есть самое ценное в теории, вторая - с объяснением, имеющим в целом для теории негативный смысл. Связь между ними просматри-

Дюгем П. Физическая теория. Ее цель и строение (Изд. 2-е, стереотипное). - М.: КомКнига, 2007. - С. 241-242.

вается, хотя и крайне слабая, в том, что прогресс экспериментальной физики сводится к тому, что ее описательная часть почти полностью входит в новую теорию, передавая ей в наследство все, что было в старой теории хорошего и ценного, между тем как ее объяснительная часть отбрасывается, уступая место новому объяснению. «Эта непрерывность традиции застилается в глазах поверхностного наблюдателя непрестанным крахом объяснений, зарождающихся лишь для того, чтобы погибнуть»¹, - пишет Дюгем. Благодаря именно описательной своей части развитие науки приобретает кумулятивный характер.

Особое место в историко-научной концепции Дюгема занимает конвенционализм, для обоснования которого французский ученый привлекает аргументы из философии и истории науки. Он, в частности, вслед за А. Осиандером - автором предисловия к главному труду Н. Коперника «О вращении небесных сфер» - считает, что нет необходимости в том, чтобы гипотезы были истинными или даже вероятными. Достаточно того, чтобы они находились в согласии с вычислениями, вытекающими из наблюдений. Эта конвенционалистская позиция была причиной серьезных искажений в интерпретации Дюгемом важных этапов истории науки.

Так, исходя из инструменталистской методологии, он признавал в своей работе «Система мира» законность осуждения инквизицией Галилея. Вопреки Копернику, Кеплеру, Галилею, считавших, что их теории раскрывают подлинную природу вещей, Дюгем вслед за А. Осиандером утверждал, что гипотезы физики являются лишь математическим искусством, предназначенным «спасти явления». Позицию святой инквизиции он считал правильной и дальновидной, осуждая при этом Кеплера и Галилея за то, что они неправильно поняли значение экспериментального метода. Истина была на стороне Осиандера и папы Римского Урбана VIII, а не на стороне Кеплера и Галилея. Эта позиция Дюгема служит хорошей иллюстрацией к тому, что историко-научные реконструкции во многом определяются методологическими и мировоззренческими установками историков.

Что касается концепции М. Вартофского, то она примечательна прежде всего тем, что в ней отстаивается определяющая эвристическая роль метафизики в науке, а именно: она исторически была и продолжает быть эвристическим средством для научного исследования и построения теорий. По отношению к науке, по словам Вартофского, «метафизика представляет собой общий метод критического и систе-

¹ Дюгем П. Указ. соч. - С. 40.

матического формирования альтернативных концептуальных структур, только в рамках которых возможно теоретическое познание»¹. Иными словами, по отношению к концептуальным моделям науки метафизика выступает базисной теорией, эвристикой, которая руководит построением теорий.

Другой характерной чертой рассматриваемой здесь концепции является то, что всю эпистемологическую проблематику Вартофский пронизывает историзмом, формируя на его основе некоторую теоретическую систему, именуемую автором исторической эпистемологией. Задача последней - объяснить, как мы получаем знания с учетом того, что способы познания меняются с изменениями форм социальной и технологической практики.

Отстаиваемый Вартофским историзм - это не только исходная точка, но и ядро предлагаемого им решения проблемы соотношения философии науки и истории науки. Коль скоро научная деятельность направлена на поиск истины, которая должна быть понята в контексте ее исторического развития, то с философской точки зрения в качестве более широкого контекста для ее характеристики выступает историческая эпистемология. Прежде чем сформулировать свою позицию по вопросу о взаимосвязи истории науки и философии науки, Вартофский анализирует современные дискуссии по данной проблеме². В итоге он выделяет пять основных типов отношений между этими дисциплинами, имевших место в истории:

1. Согласованные внешние отношения;

2. Несогласованные внешние отношения;

3. Согласованные внутренние отношения (классическая стадия);

4. Несогласованные внутренние отношения;

5. Согласованные внутренние отношения (вторая стадия).

В первом типе согласованные внешние отношения между философией и историей науки возможны потому, что обе дисциплины имеют общий предмет - науку, различие между ними есть просто «разделение труда». Философия связана с философскими аспектами науки (т.е. логическими, эпистемологическими, метафизическими), в то время как история имеет дело с историческими аспектами - «кто

Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке // Структура и развитие науки. - М.: Прогресс, 1978.

² Подробнее об этом см.: Вартофский М. Соотношение философии науки и истории науки // Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. - М.:

Прогресс, 1988. - С. 100-112.

сделал, что, когда и с кем?». С такой точки зрения история и философия науки связаны друг с другом внешним образом и разделение их сфер согласованно. Вартофский считает данную точку зрения философской фикцией, такая позиция никогда не существовала.

Второй тип характеризуется тем, что одна из сторон или обе стремятся к исключению. Внешне спор между ними выглядит как спор между альтернативными философиями науки, который возник под влиянием исторических соображений, или же это спор между двумя теориями истории науки, возникший под влиянием философских соображений. Но в том и в другом случае в основе спора лежит неверное истолкование ими общего предмета - науки. Такая позиция была характерна для неопозитивистской философии науки, отрицавшей исторический контекст и опиравшейся в своем понимании науки на разделение контекста открытия и контекста обоснования. Это разделение было обусловлено тем, что в основе неопозитивистской философии науки, именуемой Вартофским рационально-реконструктивистской, лежала онтология науки, согласно которой наука есть синхронный временной срез массива знания на некоторой данной стадии, т.е. это была онтология внеисторического, синхронного массива имеющегося научного знания. В свете такой онтологии полностью исключается вопрос о генезисе, истории этого массива знаний. Стало быть, дихотомия контекст обоснования - контекст открытия решается в пользу первого. Историк науки же, который работает в контексте открытия, имеет дело с совершенно иной онтологией науки: в ней события в их последовательности и взаимосвязи образуют диахронное содержание.

Третий тип отношений качественно отличается от остальных тем, что здесь взаимодействие философии и истории науки таково, что каждая из данных дисциплин (по крайней мере, отчасти) определяет другую или задает ее существенные характеристики. Этот тип отношений сложился уже в классическую эпоху, когда внутренние отношения между историей и философией науки были существенными, поскольку они конституировали одну объединенную дисциплину. Фактически эта стадия и является классической именно потому, что в ней еще не возникли исторические и философские разделы. На этой стадии сама история науки строилась как философская и нормативная история. Образцом здесь выступает тенденциозная история науки Гегеля, которая рассматривалась как изначально философская, как средство для разработки Идеи. Кроме того, к сторонникам этого

типа отношений Вартофский причисляет всех тех, кто искал в истории проявления всеобщего, независимо от того, была ли эта Идея идеей разума, как у Поппера и Лакатоса, либо идеей элиминативного позитивизма, для которого история науки была историей преодоления и элиминации догмы и метафизики, либо идеей «экономии мышления», как у Э. Маха, либо формой редукции всех явлений к рациональной форме всеобъемлющего принципа тождества, например Э. Мейерсона, либо инвариантностью А. Пуанкаре.

С исторической точки зрения за классическим веком философских историков науки последовал четвертый тип - несогласованные внутренние отношения (современный период). Эти внутренние отношения были несогласованными, поскольку на современном этапе в западной философии науки, представленной прежде всего попперианцами, произошло рассогласование между обеими дисциплинами. Причину этого рассогласования Вартофский видит в отсутствии у попперианцев должной концепции онтологии науки, которая должна лежать в основе как философии, так и истории науки. Такая рассогласованность между историей и философией науки достигает своей кульминации у Т. Куна, в концепции которого, по словам Вартофского, «старая парадигма. изначально рациональной науки, которая должна быть рационально реконструирована в явной форме и старая модель нейтрального по отношению к субъекту и прочного наблюдательного базиса редукции были разрушены изнутри философии, а также на почве исторической реконструкции развития науки»¹.

Приняв во внимание этот недостаток попперианской философии науки, Вартофский предлагает свой вариант типа отношений, именуемый им согласованными внутренними отношениями (современная стадия) и рассматриваемый им в качестве адекватного решения проблемы соотношения философии и истории науки. В его основу он кладет новую концепцию науки и научной деятельности, так называемую генетическую онтологию науки, согласно которой «наука есть исторически развивающаяся форма познавательной деятельности или практики и .она как таковая является существенно целенаправленной деятельностью»². Такой взгляд на науку требует в качестве адекватной теории науки философской истории науки и исторической философии науки, ибо нефилософская история науки неизбежно

¹ Вартофский М. Указ. соч. - С. 112.

² Там же, с. 98.

будет ущербной историей науки, а неисторическая философия науки не будет отвечать своим задачам.

Именно такая теория науки и образует основу предлагаемого Вартофским пятого типа отношений между историей и философией науки, связь между которыми носит согласованный внутренний характер. Согласованные внутренние отношения между этими дисциплинами предполагают интегрированную философию и историю науки, т.е. философско-историческую теорию науки как изменяющейся и развивающейся целенаправленной деятельности человека. Такая теория науки привносит в науку, с одной стороны, телеологичность и нормативность, с другой - историчность. Суть этой теории Вартофский формулирует в тезисной форме в следующих основных положениях:

1. Теоретизирование - это естественное требование человеческого действия;

2. Теоретизирование проистекает из когнитивной практики, которая еще не является теоретической и зависит от нее;

3. Все формы теоретической практики уже включены в науку, и наука в этом широком смысле намного древнее, чем стандартные истории и философии науки;

4. В телеологию такой теоретической практики встроена нормативность. Эта практика внутренне телеологична; ее нормой и практической полезностью является истинность;

5. Такая теоретическая познавательная деятельность изменяется и развивается по мере изменения потребностей и целей, которым она служит. А потому контекстом теоретического изменения является контекст исторического изменения форм жизни¹.

Таким образом, по вопросу о взаимодействии философии науки и истории науки Вартофский развивает диалектическую синтетическую концепцию философской истории науки и философии науки, пронизанной историко-научными данными. Он критикует Куна за его «историю без диалектики» и Лакатоса за его «диалектику без истории» (история здесь используется всего лишь как источник примеров хорошей науки или норм науки). «Нам нужна поэтому, - подчеркивает Вартофский, - диалектическая история науки»². Нормы такой науки должны извлекаться из самого исторического контекста, а не налагаться философским декретом или некоторой надысторической априорной концепцией рациональности.

¹ См.: Вартофеский М. Указ. соч. - С. 119-120.

² Там же, с. 114-115.

В концепции И. Лакатоса также прослеживается тенденция интерпретировать философию науки как ее историю. Знаменитая статья Лакатоса «История науки и ее рациональные реконструкции» начинается с перефразировки кантовского изречения: «Философия науки без истории науки пуста; история науки без философии науки слепа»¹. При самом ближайшем рассмотрении этого тезиса оказывается, что философия науки продуцирует методологию историко-научного исследования, т.е. определенную теоретическую реконструкцию, которой руководствуется историк науки в интерпретации историко-научного материала. Со своей стороны, история науки служит надежным средством фальсификации либо подтверждения выдвигаемых методологом рациональных реконструкций.

Сближая историю и философию науки, Лакатос вовсе не преследует цель заполнить последнюю поучительными историческими фактами, чтобы извлечь из них урок относительно практики научного исследования. То, что, согласно Лакатосу, составляет существо философии науки, является не чем иным, как методологией исследования истории науки. Эта методология нормативна по своей сути, ибо, составляя «кодекс научной честности» исследователя, определяет его способ реконструкции и понимания научных процессов. В силу этого истолкование истории науки по правилам методологии получает название «рациональной реконструкции».

Сам тезис Лакатоса о единстве истории и философии науки в его общей форме вряд ли вызывает у философов науки сомнение. Однако уже при самом первом уточнении этого тезиса, идущем в направлении сведения философии науки к методологии рациональной реконструкции истории науки, становится ясно, что он сужает тематику философии науки. Последняя необходима ему, ибо, по его собственным словам, «всякому историческому исследованию должна предшествовать эвристическая проработка: история науки без философии науки слепа»².

Одновременно с этим сужается и тематика истории науки, которая, несмотря на однократные заявления Лакатоса о том, что рациональная реконструкция науки нуждается в обращении к внешней истории, на самом деле ею пренебрегает, ибо для него, по сути, есть

Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. - С. 203.

² Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ.

М., 1995. - С. 90.

только внутренняя история науки, к которой собственно и сводится существо истории науки. «История науки, - подчеркивает в этой связи Лакатос, - была и будет историей соперничества исследовательских программ»¹. Понимая так историю науки, Лакатос встает на позицию интернализма, ставящего перед собой задачу раскрыть внутренние закономерности развития знания, т.е. его основная задача осуществить процедуру рациональной реконструкции историко-научного процесса. Последняя сводится, по сути, к попытке построить логику перехода от одной научной программы исследования к другой. Иными словами, метод рациональной реконструкции сводится к построению рефлексивной схемы научного исследования. При этом за бортом историко-научного исследования остается сама история, воссоздание прошлого, а именно воссоздание преобразований прошлых систем знания.

Вопрос о взаимосвязи истории науки и истории философии красной нитью проходит через все творчество А. Койре. У него понятия истории науки и истории философии неотделимы друг от друга. Койре осуществляет их синтез намеренно, так что не без оснований жанр, в котором он работает, называют философской историей науки. Единство интересов Койре как философа и историка науки вытекает из природы самого объекта исследования. Он глубоко убежден в единстве человеческой мысли, о взаимовлиянии развитых форм мышления. Влияние научной мысли на философию легко прослеживается в творчестве не только таких мыслителей, как Декарт, Кант, которые непосредственно опирались на науку, но и в теоретических конструкциях, которые на первый взгляд чужды научному духу. В качестве примера Койре ссылается на мистическую доктрину Я. Беме, ее, по мнению французского историка науки, очень трудно понять вне связи с коперниканской космологией. И если влияние научной мысли на философию бесспорно, то этого нельзя однозначно сказать в отношении влияния философии на развитие научной мысли. Формулируя эту мысль, Койре, безусловно, имеет в виду позитивистскую доктрину, согласно которой прогресс современной науки стал возможным только благодаря ее освобождению от тирании философии в XVII в. Отсталость и бесплодность античной и средневековой науки историки науки позитивистской ориентации, например, П. Дюгем, объясняют как раз господством философии над этими культурно-историческими типами науки.

¹ Лакатос И. Указ. соч. - С. 117.

Однако А. Койре решительно возражает против подобной позитивистской трактовки истории науки, считая, что даже, если согласиться с мнением тех, кто расценивает философские воззрения не более чем строительные леса при постройке здания науки, то «и в этом случае - поскольку крайне редко приходится видеть, чтобы здание строилось без них - ...приводит нас к прямо противоположному выводу, ... а именно, что такие строительные леса совершенно необходимы для постройки, ибо они обеспечивают самую возможность таковой»¹.

Формулируя свою общую позицию по данному вопросу, Койре сжато выражает ее в следующих трех положениях:

1. Научная мысль никогда не была полностью отделена от философской мысли;

2. Великие научные революции всегда определялись катастрофой или изменением философских концепций;

3. Научная мысль развивалась не в вакууме; это развитие происходило в рамках определенных идей, фундаментальных принципов, наделенных аксиоматической очевидностью, которые, как правило, считались принадлежащими собственно философии².

Принцип единства человеческого познания значительно расширяет для Койре границы внутренней истории науки. То, что для радикального интерналиста позитивистского толка относится к внешней истории и в свете его методологической установки принадлежит сфере иррационального, для Койре оказывается элементом имманентного развития научной мысли и тем самым предметом рационального объяснения. Так, коперниковскую революцию он связывает прежде всего с наличием в системе Птолемея явного разрыва между астрономией и физикой, на который великий астроном решился потому, что он верил в астрологию. А с астрологической точки зрения было не важно, как планеты достигают определенной точки на небосводе. По мнению Койре, для Коперника именно невозможность физического объяснения движения планет в системе Птолемея казалась совершенно недопустимой. Это свое объяснение французский историк дополняет мыслью о необходимости учитывать общий духовный климат рассматриваемой эпохи, который в значительной степени определяется философией и религией.

¹ Койре А. Очерки истории философской мысли. - М., 1985. - С. 14.

² См.: там же, С. 14-15.

Койре полагал, что одним из решающих факторов, определяющих великую астрономическую революцию, были эстетические и метафизические соображения. Гелиоцентризм Коперника объясняется тем, что великому астроному Солнце казалось разумом, управляющим миром и в то же время создающим его.

Рассмотрение науки в ее имманентном развитии связано, безусловно, с различными коллизиями человеческого ума, ошибками и заблуждениями, причудливым переплетением различных форм мышления. В этом контексте заблуждения уже не являются чем-то внешним для истории науки, они теперь включаются в общий уникальный механизм поиска истины.

Свою теорию истории Койре формулирует так: «История не является хронологией открытий или, наоборот, каталогом заблуждений. но историей необычайных приключений человеческого духа, упорно преследующего, несмотря на постоянные неудачи, цель, которую невозможно достичь - цель постижения или, лучше сказать, рационализации реальности. История, в которой в силу самого этого факта заблуждения, неудачи столь же поучительны, столь интересны и даже столь же достойны уважения, как и удачи»¹.

В свете такого целостного подхода к истории мысли совершенно иначе просматривается и проблема демаркации. Последняя становится относительной, а традиционное метафизическое противопоставление истины и заблуждения, на котором, собственно, базируется кумулятивистская модель науки, в значительной степени лишается смысла.

Другая основополагающая идея Койре заключается в том, чтобы представить ход научной мысли в его подлинном адекватном значении. При этом он решительно отвергает позицию презентизма, требующего от исследователя «прояснять» смутные мысли наших предшественников путем перевода их на современный язык. Он полагает, что такой перевод лишь деформирует, искажает научную мысль. По мнению Койре, главное для историка - это вскрыть в научной мысли способ, посредством которого она себя рефлектирует. В этом плане большой интерес представляет анализ места гипотезы и эксперимента в научных изысканиях Ньютона, в частности, анализ различных ньютоновских высказываний относительно роли гипотез в научном познании. Французский мыслитель показывает, что трудности семантического анализа ньютоновских текстов не могут

¹ Цит. по: Современные историко-научные исследования. - М., 1987. - С. 56.

скрыть того факта, что у великого физика в действительности было расхождение между его словами и реальной практикой его научных изысканий.

Из проведенного анализа Койре делает важный вывод о том, что презумпция полного отождествления текста с авторской мыслью на самом деле ничем не обоснована. В тексте всегда есть неявное знание, которое не осознается его автором и обнаруживается лишь в процессе исторического развития знания. В силу этого историк всегда стоит перед двумя исключающими друг друга задачами: 1) с одной стороны, ему нужно «вжиться» в мысли авторов текстов прошлого, понять их, а с другой - ему необходимо «дистанцироваться» от прошлого, чтобы полнее раскрыть его смысл и значение. Эту свою мысль Койре резюмирует так: «Историк проектирует в историю интересы и шкалу ценностей своего времени, и только в соответствии с идеями своего времени - и своими собственными идеями - он производит свою реконструкцию. Именно поэтому история каждый раз обновляется, и ничто не меняется более быстро, чем неподвижное прошлое»¹. Совершенно очевидно, что подобная точка зрения прямо противоположна кумулятивистской интерпретации истории.

Отбросив идею кумулятивного характера развития науки, Койре приходит к выводу, что история физики представляет скачкообразную смену метафизических парадигм, или типов мышления, возникновение которых он образно именует мутациями человеческого интеллекта. Такой самой ощутимой мутацией со времен античности была научная революция XVII в.

Подводя общий итог реконструкции эпистемологической и историко-научной концепции А. Койре, можно констатировать, что это была по сути своей эпистемология разрывов, одним из важных практических следствий которой в истории науки является борьба с «вирусом предшественника». Если бы для всего и всегда были предшественники, то история просто бы исчезла, была подменена преформизмом. Койре показал, что методологическая концепция «предшественников», т.е. кумулятивистов, есть результат некритически мыслящих историков, которые вместо того, чтобы пытаться понять того или иного мыслителя и ученого как реального уникального агента прогресса науки, рассматривают его как непременного предшественника кого-то другого.

¹ Современные историко-научные исследования... - С. 57.

Осуществленная выше реконструкция сложившихся в западной традиции подходов к решению проблемы соотношения философии науки и истории науки показывает, что несмотря на различие, их представителей объединяет общая убежденность в том, что между философией науки и ее историей существует тесная неразрывная связь: они взаимополагают и дополняют друг друга. В целом же они отражают общую классическую позицию по данному вопросу: историк науки обращается к философии науки в поисках ответа на вопросы о природе и сущности науки, природе научной рациональностии методологических принципах научного исследования, тогда как философ науки ищет в истории науки подтверждение своим ответам на эти вопросы. На данное обстоятельство обратил внимание еще в начале XX в. В.И. Вернадский, по словам которого, ученый, «чтобы разобраться в противоречивых и неизбежно, по существу, несогласимых построениях теории познания или, вернее, различных философских теорий познания, следует обратиться к истории науки. Только после этого он может применить безнаказанно теорию познания к оценке научных построений или текущей научной работы»¹.

Вместе с тем очевидно, что историк науки, призванный устанавливать «факты» научной истории, едва ли может справиться с этой задачей без обращения к философии науки, равно как весьма проблематична способность философов науки дать не зависимые от истории науки оправдания и обоснования своих теоретических и методологических конструкций. Если без помощи современной науки историк науки не сможет ни понять, ни оценить содержание научных идей прошлого, то без помощи философии науки ему не удастся и понять и оценить методологические составляющие этих идей. Диалог между философией науки и ее историей требуется, если историк пытается реконструировать философскую оболочку проблем, волновавших ученых в прошлом. Такой диалог необходим, если историк науки хочет понять, какие мнения ученых о природе науки и научной методологии соотносились с действительно применявшимися процедурами исследования и обоснования.

Вернадский И.В. Указ. соч. - С. 218.